Hyperborean
Дневник, часть 4
читать дальше
23.06.12, День Одиннадцатый
Утро встречает отсутствием солнца. Добрый знак.
Со временем – к обеду – становится всё облачнее и облачнее, и поднимается ветер. Эльза в истерике, Марина исчезла, а я сижу на комбике и улыбаюсь.
Почему я сижу на нём? Дело в том, что я взял этот комбик у одного чувака и повёз его в кафе, в котором мы будем выступать уже часа через четыре… а кафе закрыто – и вот я сижу на комбике и улыбаюсь, накинув капюшон синей кофты, надев сверху наушники, - улыбаюсь, и выгляжу смешно, и в наушниках Linkin Park, - и улыбаюсь. В конце концов, я на бульваре Дружбы Народов.
На телефоне закончились деньги, и я не могу никому позвонить и рассказать о том, что происходит. А пополнять счёт я, естественно, не пойду: гитара тяжёлая, комбик ещё тяжелее… и мне не хочется Рано или поздно хозяйка кафе Наташа откроет его, кто-нибудь до меня дозвонится, и всё будет хорошо, - и я улыбаюсь, слушая голос ветра в переплетениях щебета листвы и рифов Mutyumu.
Всё было слишком суетливо все эти дни, суетливо… было хорошо, но мне кажется, что передо мной – какой-то _не тот_ Киев.
И только вчера, когда мы прошлись по Андреевскому спуску, погуляли по Подолу, прошли мимо памятника Сковороде, - я увидел это: яркую, откровенную, глубокую в своей простоте жизнь. Гитары, гитары, гитары, губные гармошки; темнота, разрываемая музыкой и ветром: десяток барабанов, единый ритм, - другой мир, - и космически красивая девушка, танцующая с огнём, а чуть поодаль, в сквере – чувак с гитарой, микрофоном и усилком на батарейках, и поёт он не очень хорошо, но плевать ему на это, и плевать на всё, и он поёт на полгорода, потому что люди рядом – хлопают ему, и они правы, и он прав, и темнота вслушивается в музыку.
А чуть раньше – чёрные Андреевские коты перебегают дорогу прямо возле памятника Булгакову, и понимаешь, что это правильно, что так и должно быть, и чувствуешь, - я почувствовал, - отзвук какой-то немыслимой, дикой, безудержной свободы, граничащей с безумием, и я понял, что хочу прикоснуться к ней… но это будет уже в следующий раз, когда я приеду разговаривать с городом.
«Самое большое богатство Киева – это его люди»? Как бы не так. Эти люди, люды и людишки - это Киев их такими сделал: и старика, который вырезает из дерева Мудрость и Сознание, и девушку с огнём, которая смотрела в Пустоту, и других, самых разных, сильных и слабых: убогих бардов и рокеров-философов, националистов и космополитов, живых и мёртвых, - мёртвых и живых.
И я сижу на комбике и улыбаюсь. Ветер.
…
This is the end, my only friend.
Играли мы неплохо, лажали в меру… но концерт, откровенно говоря, не удался. Было мало людей, не было фидбека, да и аудитория была, в основном, не та. Я так и не почувствовал Идею, заявленное Состояние пути не было достигнуто, и пресловутый этот «1+1+1» сверкнул во всей своей металлической красе. Возможно, эта затея была обречена с самого начала, но попробовать – стоило, и то, что мы попробовали, то, ЧТО мы попробовали – оно может дать правильный, глубокий импульс.
Совершенно не обязательно всегда выигрывать.
А продолжение – завтра.
24.06.12, День Двенадцатый
Это – Киевский дзен,
Это – Буда Днепру улыбается.
Глядя на бабу с мечом
Неуклюжую;
Зелень, чувак, прикинь, зелень! –
Шепчет тебе в такт шагам Бегемота,
И каждый, кто в ночь вовлечён,
Спросит: «Нужен ли
Я?» -
Нужен, хоть и рождён обормотом,
Хоть и твой драйв ни фига не качов.
Это – дао и до,
Из задних рядом
Перебор
Коридорами вишен,
И этот старенький дом
Глядит на Подол,
Как глядел бы Всевышний –
Чуть тише,
Чем бродит тот кот –
Бегемот, -
Как
Тоска до
Заката, который недвижен, -
Прими же
Тот факт,
Что наш мир, возможно, был создан
Чёрным котом.
Последнее утро, друзья. Этот дневник получился маленьким… и, наверное, даже более сумбурным, чем первые два. Но и поездка вышла такой – странной, рваной, и мне кажется иногда, что я притягиваю истерики и прочие бурления эмоций. Мне сказали тут, что я провоцирую это своим спокойствием. Возможно ли это? Почему бы и нет.
TGI Friday`s. Как-то так вышло, что раньше я тут не бывал. А тут – официантки в офигенных униформах и светофор на стене.
И потихоньку я проваливаюсь в сонно-меланхоличное ебытие полусостояния полупути: минуту назад я держал за руку человека, который понимает хотя бы меня музыкального – а час вперёд я сижу тут и жду чизбургер. День назад я почти влюбился в самого милого системного аналитика в мире, - вечность вперёд я решаю послушать «Оргию праведников» повнимательнее, - время назад у меня спрашивают, как я определяю, какой «я» - настоящий», - а чизбургер ещё не принесли;
Мне не хватило.
Если кто вдруг не знает, чизбургер в TGI – это не чизбургер, а ЧИЗБУРГЕР: огромный, с картофелем фри, и к нему подаются кетчуп и соус табаско – острый настолько, что употреблять его без опасности умереть могут только пьяные гномы, верховные демоны ада и, пожалуй, Танечка.
Правда, дороговато, но где ещё на стенах висят светофоры?
Здесь жарко. Как там, в Е?
А мы поговорили. И не было ничего плохого, но стало ясно, что каждый останется при своём мнении. Печально. Но всё это – в круговерти «несмотря»: почему такие разные, принципиально, глубоко разные люди могут общаться, - быть хорошими друзьями, - быть? Соционика, психойога – всё это бред, но бред этот вызван всё тем же: желанием понять.
Airbus A-319. Турбовентиляторный, большой, красивый; мне везёт: три полёта – три самолёта. По первым ощущениям, это самое комфортное из трёх средство передвижения. Да и бортпроводник помогал усаживаться: маленький седеющий усатый человек с добрыми глазами.
Поехали.
Командир по фамилии Никитин предупредил, что лететь мы будем на высоте 10 километров. Посмотрим, как оно.
Пока, Киев. Мне было хорошо.
И вороны. Большие чёрные умные птицы – прямо в центре, в неприметном дворике, и они подходят к сетке, просовывают клюв наружу, - но норовят укусить. Памятники Дождю и Балерине, скамейка-качель и скамейка-с-пледом, много кваса, а почти каждый памятник – это мужик на коне.
…
Вырубило. Проспал весь полёт, но всё-таки перехватил сэндвич перед началом снижения: доволен. В окрестностях Питера густые облака, и мы вот-вот нырнём в них с десяти тысяч метров – умываться – и дальше, под знакомое и почти родное серое, я уверен – я надеюсь – небо.
И чем ближе к Питеру, тем облака гуще, и темнеет вокруг, и выключен внутренний свет в самолёте.
А я – заполз на пятидесятую страницу: этот дневник действительно короток. Отчего так? Почему не сто двадцать страниц, как из Питера?
За окном плюс двенадцать! +12! Я почти счастлив… и небо! Какое тут небо!
«One pill makes you larger and one pill makes you small!..» - медитативно заявляли Jefferson Airplane, и я вспоминал, что их любит Хелависа, - а сам приплясывал, стоя на травалаторе – горизонтальной самодвижущейся дорожке (она действительно так называется – травалатор!) Питер встретил жёстким, злым ветром, и люди ёжились и косились на небо, а я – снисходительно улыбался и оживал;
Сейчас – небо тёмного сапфира, небо воды в Арктике, небо грязно-синей акварели, если смотреть на неё глазами ребёнка, - и я сижу на синем стуле в синей кофте и синей ручкой с синими черниломи пишу о том, что… нет, не о том, что я посинел – просто я возвращаюсь домой, чуваки;
Видимо, любое путешествие – запутанный полёт бумеранга, путешествие – домой, как будто всегда домой: когда понимаешь в Буддистском храме, что Там что-то есть, когда ешь виноград с лозы, сидя на зелёной скамейке, когда целуешь легкомысленную южную девушку, которая улыбается лукаво и смотрит как-то _так_, что почти забываешь о рассудке; когда сидишь в книжном магазине в три часа ночи, и пьёшь кофе, и чувствуешь себя по меньшей мере Джойсом, когда смотришь в глаза другу, и вы оба вдруг начинаете ржать, смеяться, хохотать – просто так; когда ты наедине с темнотой, - всегда. И я понимаю тут вот, в этом отвратительном, бесчеловечном пулково, что путешествие - оно где-то внутри меня, и пусть себе Долорес поёт: «Ridiculous Thoughts» - я сижу тут и улыбаюсь, а небо за огромными окнами – изъедено мутно-жёлтыми бликами, но всё такое же, а через четыре часа я буду дома… где и начну новое путешествие.
читать дальше
23.06.12, День Одиннадцатый
Утро встречает отсутствием солнца. Добрый знак.
Со временем – к обеду – становится всё облачнее и облачнее, и поднимается ветер. Эльза в истерике, Марина исчезла, а я сижу на комбике и улыбаюсь.
Почему я сижу на нём? Дело в том, что я взял этот комбик у одного чувака и повёз его в кафе, в котором мы будем выступать уже часа через четыре… а кафе закрыто – и вот я сижу на комбике и улыбаюсь, накинув капюшон синей кофты, надев сверху наушники, - улыбаюсь, и выгляжу смешно, и в наушниках Linkin Park, - и улыбаюсь. В конце концов, я на бульваре Дружбы Народов.
На телефоне закончились деньги, и я не могу никому позвонить и рассказать о том, что происходит. А пополнять счёт я, естественно, не пойду: гитара тяжёлая, комбик ещё тяжелее… и мне не хочется Рано или поздно хозяйка кафе Наташа откроет его, кто-нибудь до меня дозвонится, и всё будет хорошо, - и я улыбаюсь, слушая голос ветра в переплетениях щебета листвы и рифов Mutyumu.
Всё было слишком суетливо все эти дни, суетливо… было хорошо, но мне кажется, что передо мной – какой-то _не тот_ Киев.
И только вчера, когда мы прошлись по Андреевскому спуску, погуляли по Подолу, прошли мимо памятника Сковороде, - я увидел это: яркую, откровенную, глубокую в своей простоте жизнь. Гитары, гитары, гитары, губные гармошки; темнота, разрываемая музыкой и ветром: десяток барабанов, единый ритм, - другой мир, - и космически красивая девушка, танцующая с огнём, а чуть поодаль, в сквере – чувак с гитарой, микрофоном и усилком на батарейках, и поёт он не очень хорошо, но плевать ему на это, и плевать на всё, и он поёт на полгорода, потому что люди рядом – хлопают ему, и они правы, и он прав, и темнота вслушивается в музыку.
А чуть раньше – чёрные Андреевские коты перебегают дорогу прямо возле памятника Булгакову, и понимаешь, что это правильно, что так и должно быть, и чувствуешь, - я почувствовал, - отзвук какой-то немыслимой, дикой, безудержной свободы, граничащей с безумием, и я понял, что хочу прикоснуться к ней… но это будет уже в следующий раз, когда я приеду разговаривать с городом.
«Самое большое богатство Киева – это его люди»? Как бы не так. Эти люди, люды и людишки - это Киев их такими сделал: и старика, который вырезает из дерева Мудрость и Сознание, и девушку с огнём, которая смотрела в Пустоту, и других, самых разных, сильных и слабых: убогих бардов и рокеров-философов, националистов и космополитов, живых и мёртвых, - мёртвых и живых.
И я сижу на комбике и улыбаюсь. Ветер.
…
This is the end, my only friend.
Играли мы неплохо, лажали в меру… но концерт, откровенно говоря, не удался. Было мало людей, не было фидбека, да и аудитория была, в основном, не та. Я так и не почувствовал Идею, заявленное Состояние пути не было достигнуто, и пресловутый этот «1+1+1» сверкнул во всей своей металлической красе. Возможно, эта затея была обречена с самого начала, но попробовать – стоило, и то, что мы попробовали, то, ЧТО мы попробовали – оно может дать правильный, глубокий импульс.
Совершенно не обязательно всегда выигрывать.
А продолжение – завтра.
24.06.12, День Двенадцатый
Это – Киевский дзен,
Это – Буда Днепру улыбается.
Глядя на бабу с мечом
Неуклюжую;
Зелень, чувак, прикинь, зелень! –
Шепчет тебе в такт шагам Бегемота,
И каждый, кто в ночь вовлечён,
Спросит: «Нужен ли
Я?» -
Нужен, хоть и рождён обормотом,
Хоть и твой драйв ни фига не качов.
Это – дао и до,
Из задних рядом
Перебор
Коридорами вишен,
И этот старенький дом
Глядит на Подол,
Как глядел бы Всевышний –
Чуть тише,
Чем бродит тот кот –
Бегемот, -
Как
Тоска до
Заката, который недвижен, -
Прими же
Тот факт,
Что наш мир, возможно, был создан
Чёрным котом.
Последнее утро, друзья. Этот дневник получился маленьким… и, наверное, даже более сумбурным, чем первые два. Но и поездка вышла такой – странной, рваной, и мне кажется иногда, что я притягиваю истерики и прочие бурления эмоций. Мне сказали тут, что я провоцирую это своим спокойствием. Возможно ли это? Почему бы и нет.
TGI Friday`s. Как-то так вышло, что раньше я тут не бывал. А тут – официантки в офигенных униформах и светофор на стене.
И потихоньку я проваливаюсь в сонно-меланхоличное ебытие полусостояния полупути: минуту назад я держал за руку человека, который понимает хотя бы меня музыкального – а час вперёд я сижу тут и жду чизбургер. День назад я почти влюбился в самого милого системного аналитика в мире, - вечность вперёд я решаю послушать «Оргию праведников» повнимательнее, - время назад у меня спрашивают, как я определяю, какой «я» - настоящий», - а чизбургер ещё не принесли;
Мне не хватило.
Если кто вдруг не знает, чизбургер в TGI – это не чизбургер, а ЧИЗБУРГЕР: огромный, с картофелем фри, и к нему подаются кетчуп и соус табаско – острый настолько, что употреблять его без опасности умереть могут только пьяные гномы, верховные демоны ада и, пожалуй, Танечка.
Правда, дороговато, но где ещё на стенах висят светофоры?
Здесь жарко. Как там, в Е?
А мы поговорили. И не было ничего плохого, но стало ясно, что каждый останется при своём мнении. Печально. Но всё это – в круговерти «несмотря»: почему такие разные, принципиально, глубоко разные люди могут общаться, - быть хорошими друзьями, - быть? Соционика, психойога – всё это бред, но бред этот вызван всё тем же: желанием понять.
Airbus A-319. Турбовентиляторный, большой, красивый; мне везёт: три полёта – три самолёта. По первым ощущениям, это самое комфортное из трёх средство передвижения. Да и бортпроводник помогал усаживаться: маленький седеющий усатый человек с добрыми глазами.
Поехали.
Командир по фамилии Никитин предупредил, что лететь мы будем на высоте 10 километров. Посмотрим, как оно.
Пока, Киев. Мне было хорошо.
И вороны. Большие чёрные умные птицы – прямо в центре, в неприметном дворике, и они подходят к сетке, просовывают клюв наружу, - но норовят укусить. Памятники Дождю и Балерине, скамейка-качель и скамейка-с-пледом, много кваса, а почти каждый памятник – это мужик на коне.
…
Вырубило. Проспал весь полёт, но всё-таки перехватил сэндвич перед началом снижения: доволен. В окрестностях Питера густые облака, и мы вот-вот нырнём в них с десяти тысяч метров – умываться – и дальше, под знакомое и почти родное серое, я уверен – я надеюсь – небо.
И чем ближе к Питеру, тем облака гуще, и темнеет вокруг, и выключен внутренний свет в самолёте.
А я – заполз на пятидесятую страницу: этот дневник действительно короток. Отчего так? Почему не сто двадцать страниц, как из Питера?
За окном плюс двенадцать! +12! Я почти счастлив… и небо! Какое тут небо!
«One pill makes you larger and one pill makes you small!..» - медитативно заявляли Jefferson Airplane, и я вспоминал, что их любит Хелависа, - а сам приплясывал, стоя на травалаторе – горизонтальной самодвижущейся дорожке (она действительно так называется – травалатор!) Питер встретил жёстким, злым ветром, и люди ёжились и косились на небо, а я – снисходительно улыбался и оживал;
Сейчас – небо тёмного сапфира, небо воды в Арктике, небо грязно-синей акварели, если смотреть на неё глазами ребёнка, - и я сижу на синем стуле в синей кофте и синей ручкой с синими черниломи пишу о том, что… нет, не о том, что я посинел – просто я возвращаюсь домой, чуваки;
Видимо, любое путешествие – запутанный полёт бумеранга, путешествие – домой, как будто всегда домой: когда понимаешь в Буддистском храме, что Там что-то есть, когда ешь виноград с лозы, сидя на зелёной скамейке, когда целуешь легкомысленную южную девушку, которая улыбается лукаво и смотрит как-то _так_, что почти забываешь о рассудке; когда сидишь в книжном магазине в три часа ночи, и пьёшь кофе, и чувствуешь себя по меньшей мере Джойсом, когда смотришь в глаза другу, и вы оба вдруг начинаете ржать, смеяться, хохотать – просто так; когда ты наедине с темнотой, - всегда. И я понимаю тут вот, в этом отвратительном, бесчеловечном пулково, что путешествие - оно где-то внутри меня, и пусть себе Долорес поёт: «Ridiculous Thoughts» - я сижу тут и улыбаюсь, а небо за огромными окнами – изъедено мутно-жёлтыми бликами, но всё такое же, а через четыре часа я буду дома… где и начну новое путешествие.
@темы: Nизмы